Кристина Михайлова, основательница инициативы Women make docs, беседует с режиссеркой Айжан Касымбек и актрисой Мадиной Акылбековой о фильме «Мадина». Его премьера состоялась на Tokyo International Film Festival в 2023 году. Казахстанская премьера прошла на Qyzqaras Film Festival в Алматы. Мадина Акылбекова была номинирована на Азиатско-Тихоокеанскую кинопремию в категории «Лучшая роль». Это первое интервью в серии «Казахстанское авторское кино — это женское кино».
Кристина Михайлова: «Мадина» – фильм, построенный на основе документальной истории актрисы Мадиной Акылбековой. События разворачиваются в холодном Актау, у темного зимнего моря. Героиня Мадины справляется со своей повседневностью одинокой матери, преподавательницы танцев и примы ночного шоу-балета. Она безуспешно пытается добиться алиментов для маленькой дочери, а внутренне переживает кризис женской идентичности и собственной социальной роли. Мадина случайно узнает об эпизоде изнасилования, произошедшем с её младшим братом. Решаясь на открытое публичное высказывание по этому поводу, героиня преодолевает внутренний конфликт: она больше не жертва. Айжан, Мадина, расскажите о том, кто ваш зритель? Мне кажется, это must-see для зуммеров с острым желанием всё менять.
Айжан Касымбек: Во время первых читок сценария выяснилось, что у многих ребят в группе были подобные травматические моменты в жизни, связанные с изнасилованием. Я ехала в такси после читок и поставила для себя цель завершить этот фильм во что бы то ни стало. Это уже была история не про женщин, не про Мадину, а про всех. И я даже не определяю возрастных рамок. Моё кино адресовано большой аудитории, и, конечно, мне хотелось снять такую историю красиво.
Я часто вижу как эстетизируют в кино заброшенные аулы. Мне кажется, я бы и заброшенный аул красиво показала. Но я вижу в этом какое-то унижение людей и я не люблю такое. Когда мы работали над моей первой картиной «От», экстерьеры мы снимали в настоящем общежитии на Толе би – Саина. Администраторы договорились, чтобы мы ходили в туалет к жильцам. Кристина, мы заходили в квартиры, мы видели как люди живут на самом деле! Там настолько страшно внутри, там такая нищета, там настолько всё плохо, мы все ужаснулись. Но я не хотела показывать это так страшно, я хотела показать это с любовью. Может быть, это моя ошибка. А может быть, наоборот, нужно показывать весь этот ужас и кошмар. Тогда в «Мадине», может быть, надо было прямо показать, как тебя бьют, как насилуют твоего младшего брата. Но это не моё.
Мадина Акылбекова: Да, я помню, что при подготовке Айжан говорила: «Это не будет так, что вы сидите за столом и делите одну картошку на четыре». Я ей сказала: «Ты как автор, как художник, как ты видишь, так и будет». Я вообще не могу объективно что-то говорить, что стоило добавить или нет. Для меня история уже полноценная, она уже рассказывает обо всём. Она глубокая, она наполненная и, кстати, это замечали наши международные коллеги. На фестивале в Германии зрители как раз упоминали этот момент: «Спасибо, что вы не показали открыто насилие, было и без этого понятно. Но не так чтобы прямо и нарочито». Одна зрительница добавила: «Все мы взрослые люди».
Кристина Михайлова: Фильм называется «Мадина». Я задумывалась, подразумевается ли здесь обобщение, притом более чувственное, менее формальное? Возможно, героиня Мадины – это собирательный образ, некая среднестатистическая женщина Казахстана. Подобный пассаж со стороны автора-мужчины я бы назвала проблематичным. Но «Мадина», в первую очередь, личная, глубокая психологическая драма. Вспоминается как на обсуждении зрительница задала вопрос: не было ли вам стыдно и страшно при показе обнаженного тела в сцене, где Мадина плавает под водой? Помню, у меня по телу прошла дрожь от вопроса, потому что обнаженное тело кажется нашему зрителю более провокационным, чем откровенное душевное признание, которое есть в фильме.
Мадина Акылбекова: Перед показом в Казахстане мы с Айжан буквально каждый день созванивались. Не было страшно ни в Японии, ни в Германии, ни в Америке, но у себя на родине было страшнее всего. Я боялась осуждения, понятия «ұят», непонимания, потому что наше кино – другое, оно – правдивое. Перед показом в «Армане» мы забыли предупредить о запрете не съёмку. И затем люди мне показывали снимки экрана и видео именно этой сцены. То есть были люди, посмотревшие весь фильм, весь посыл, который мы закладывали, но сняли на свой телефон сцены в бассейне. Ради чего? Чтобы пересматривать? Я не знаю. Ещё и отправили их мне.
Но всё-таки это была самая подходящая площадка, самый подходящий фестиваль, потому что если бы мы устроили всенародный показ на каком-то другом фестивале, я не знаю, правильно ли так говорить, но наша публика до сих пор не готова к такому. Со всей душой ты делишься сокровенным, обнажаешь и тело, и душу, а тебе скидывают это как эротику.
Айжан Касымбек: Господи, у меня вообще есть идея, которая называется «Женщины хотят секса». Не знаю, когда я на этот фильм решусь, может быть лет в 60, когда мне уже будет абсолютно нечего терять в этой стране: не будут страшны ни депортация, ни расчленение, ни четвертование на площади. (Смеется) Простая история о том, как именно казахстанские женщины могут хотеть секса, как они об этом говорят, как это в жизни реально происходит. Имеется в виду без банального «люди лежат под одеялом».
Я много разговаривала на эту тему с женщинами. В общественную баню пойду, люблю слушать женщин там, они сидят прекрасные, голые и говорят о чём-то своём с подружками. Выпив, они сами начинают такие разговоры. А потом я уже сознательно начала спрашивать, слушайте, расскажите, что для вас интимный момент сближения с мужчиной? Как этот момент выглядит? Оказалось, что, как и в моём понимании, это когда идёт долгая прелюдия и обнюхивание друг друга, обжимание, жамкание. Момент самого проникновения – это уже дело десятое. Где-нибудь в кино мы всегда видим так: мужчина «подолбит» её, «подолбит» и на этом всё заканчивается.
Кристина Михайлова: Это как раз таки вопрос male gaze. Когда на Qyzqaras я посмотрела все четыре казахстанских фильма, то почувствовала, что наконец увидела казахстанскую реальность глазами женщины, взглядом, близким мне. Возникает очень симптоматичный для казахстанского общества парадокс восприятия: ты не вполне осознаешь male gaze, пока не познакомишься с female gaze. Ваш фильм, будучи фильмом открытия, развивался как большой флаг, как стейтмент казахстанского female gaze. Сознательно избегаю набивших оскомину слов «новая волна», «суперновая волна» и прочих. (Смеется) Прочла в первом печатном выпуске 98 MAG интервью Айторе Жолдаскали («Shulamah»), где он упоминает нескольких других мужчин-режиссеров со словами: «Мы образуем какую-то интересную волну казахстанского кинематографа», подразумевая новую волну, конечно. Как может быть снова «новой» волна, термин, который ввела в оборот Гульнара Абикеева уже почти 30 лет назад? Если идти дальше, то и французская новая волна, и китайская, и итальянский неореализм, это было бесконечно давно. Бесконечно-новая волна.
На мой взгляд, кино, показанное на Qyzqaras, совершенно разное и не поддается общему фреймированию. Кроме, пожалуй, двух категорий — «женское» и «сильное». Я принципиально не согласна с ярлыками, рассыпавшимися как из рога изобилия: «фемки», «девчачье», «бабское», «не та весовая категория» и т.п. Я против даже не потому, что такая категоризация – моветон, а потому, что в этих четырех фильмах нет «общих мест», в негативной коннотации этого выражения. Ещё одна отличительная черта – мы посмотрели не только кино, мы все почувствовали появление коммьюнити и мы стали частью этого процесса. Режиссерки, продюсерки, актрисы, зрительницы и зрители. Пока сложно количественно оценить этот процесс, но качественно он был налицо. Ощутили ли вы особую атмосферу во время первого фестиваля женского кино?
Айжан Касымбек: Я работаю 10 лет своей сознательной жизни на различных кинофестивалях в Казахстане, знакома с контекстом. Сейчас я работаю на киностудии «Казахфильм» в международном отделе. Совмещала посещение Qyzqaras с работой, в какой-то день прихожу наутро после фестиваля и мне говорят: «Слушай, жан, ты так прекрасно выглядишь, прям сияешь!» Я удивилась, а потом поняла, что это от ощущения, что я прихожу на фестиваль в безопасное место. Я вижу прекрасные картины, я наконец-то вижу другой взгляд, я вижу, что есть интерес у зрителей. И то, что мы до этого дошли, до этого наконец дорвались, меня делало бесконечно счастливой. Исторический момент для нас, рада, что мы так громко о себе заявили, это только начало, держитесь. (Смеется)
С фестиваля Qyzqaras началась и поддержка сестринская, дружественная, без какой-либо зависти. Как любят говорить: «девчонки не умеют дружить». Кто эти девчонки? Фестиваль показал, что женщины очень эмпатичны друг к другу. Наверное, мы – то самое поколение, которое протаптывает эту дорожку. И после нас уже будет полегче. Я дошла до этого момента, в этом году с января такой интерес: звонят, пишут, приглашают. Помню, как я стояла одна на государственном питчинге в 2019 году. Другое дело сейчас, женщин стало больше. Бюджетами поддерживают в итоге только 0,5% женщин. Мне, например, в Государственном центре поддержки национального кино (ГЦПНК) уже третий год отказывают.
Кристина Михайлова: Касательно гендерного баланса при выделении бюджетов на кино, представители министерства культуры и ГЦПНК всегда могут апеллировать к тому, что у нас много женщин-продюсерок. Они работают с мужчинами-режиссерами и их проекты поддерживают. Любопытная тенденция, почему женщины-продюсерки не работают с женщинами-режиссерками?
Айжан Касымбек: Думаю, здесь есть боязнь открыто признать: «А вообще-то я разделяю ваши взгляды, просто мне страшно об этом заявить во всеуслышание. Я не хочу быть в вашем коммьюнити одичалых женщин». Это страх быть причастным к маргинализированным сообществам, в том числе феминисткам, потом страх того, что коллеги-мужчины тебя будут шеймить. Чтобы никто не сказал: «Ты в этой волне феминисток». Ну и ладно, мне плевать, пусть так думают, мир уже по-другому думает. Когда Казахстан будет думать по-другому? Может не при моей жизни. Это также вопрос денег: бюджеты для мужчин-режиссеров в несколько раз больше.
Мадина Акылбекова: Мне коллеги-мужчины тоже говорили: «Ну вот на вашем этом феминистическом конкурсе ты же показала фильм». Что это был за конкурс, я пропустила? (Смеется) Спасибо в итоге комитету премии Оскар, который меняет правила. Нас могут принижать, оскорблять, унижать, но если вы хотите побороться за Оскар, придётся включать женщин. Самое интересное, из своих знакомых творческих коллег я приглашала на наш показ очень много мужчин, и они не пришли. Этот факт меня не оскорбил, не расстроил. Он меня, на самом деле, удивил. Настолько страшно прийти?
Кристина Михайлова: Очень благодарна, что в вашем фильме нет оголтелой отталкивающей деструктивной критики. Но я почувствовала очень глубоко внутри себя противоречие, которое этот фильм поднимает. Говоря о социально-политическом контексте, как вы сейчас ощущаете себя как художницы в Казахстане?
Айжан Касымбек: Хочется сказать про вечные [финансовые] долги. Но в то же время, вдруг нас читают студенты, хочется их как-то мотивировать. Если я скажу, что я настроена максимально пессимистично, это будет неправда. Столько лет билась и есть результаты. Говоря о стране в целом, могу сказать со своей профессиональной перспективы: я не верю в индустрию. У нас меняется один министр, приходит другой министр, в «Казахфильме», в ГЦПНК меняются президенты, а изменений нет. Почему их нет – это вопрос, наверное, философский. Я уже достаточно взрослый человек, чтобы перестать романтизировать, перестать строить иллюзии.
Мадина Акылбекова: А я романтик, я романтизирую. После просмотра первого фильма Айжан «От», я ей искренне говорила: «Что ты наделала?!» Мы вышли из кино, сердце разбитое, такая безнадёжность. Я шла за панацеей, а получила разбитое корыто. Но в фильме «Мадина» моя героиня пошла в защиту своего брата. Она не могла защитить себя столько лет, и вдруг переломный момент. Она перестала мириться и заявила о себе: «Я вижу проблему, я буду о ней говорить. Не будет так, как мы любим – молчать». Эта ситуация сильно триггерила мою личную травму. В голове я держала мысль, что моя героиня смогла и я смогу. Это была психотерапия. Мне кажется, будущее есть, такие фильмы нужны, они вылечивают сердца. Ты видишь, что ты не прокаженный, ты не один.
Возвращаясь к «От», я потом поняла, что Айжан доводит сюр нашей жизни до предела. В финальных сценах все ржут, а у меня текли слёзы, потому что было так больно. Я вышла и сказала: «Ты бессердечная, черствая, как ты могла?» Я жду хороший конец, что всё будет хорошо, я за этим шла в кино. А там этого нет.
Кристина Михайлова: Айжан, для тебя важнее обозначить проблему, чем дать рецепт?
Айжан Касымбек: В тот период моей жизни было важно обозначить проблему и сказать: «Казахи, казахстанцы, граждане моей страны, мы в такой жопе». Но у нас есть те, кто рядом. Интересно, что у меня через четыре года после съёмок такая сцена произошла в жизни. Я пришла домой, у меня уже всё: нет зарплаты, нет работы. Мне 35 лет, я стою на кухне и говорю маме: «Мам, ну что делать?» И моя мама, 73-летняя пенсионерка, берёт меня за руку и говорит: «У меня же есть моя пенсия, проживем?»
Меня так полоснуло внутри. Кажется, это сцена ради которой я жила, и ради которой я сделала этот фильм. Но я больше не буду так делать. Я теперь буду давать зрителю формулу, я буду давать больше. Всё, следующие мои фильмы будут хорошими.