Тилек Ырысбек, документалист: «Замалчивание проблем - это бегство от свободы»

«Я не для того приехал, чтобы получить удостоверение оралмана»

Назерке Құрмангазинова: Как вы выбрали тему этого документального фильма? Как нашли своих героев?

Я участвовал в курсе документальной фотографии National Geographic под руководством Серика Мукиша. Тогда я искал персонажей среди выходцев из Синьцзяна и зашел в дом одного аксакала. Оказалось, что он живет на даче «Сокол» в Шамалгане.

Там я закончил снимать документальные фотографии и направился к остановке, где обычно ждут такси или автобус. Увидел толпу детей. Рюкзаки на земле, девочки держали в руках книги, мальчики играли в асык. Сеть не ловила.

Я спросил у человека рядом, что здесь происходит, и он ответил: «Это дети, которые ждут автобус до школы. У нас [на дачах - В.] школы нет, поэтому все добираются вот так». Я начал их фотографировать.

Приехал первый автобус — и сразу сломался на остановке. Пока его чинили, приехал второй. Дети заполнили оба автобуса, но места все равно не хватило. Прямо передо мной один мальчик, не выдержав, сердито бросил рюкзак на землю — он ждал уже как минимум два часа. Девочка, не поместившаяся в автобус, расплакалась и ушла домой.

Это было похоже на абсурдистский театр Сэмюэля Беккета, как в пьесе «В ожидании Годо» — они не знают, когда придет автобус. Спрашиваешь: «Когда автобус приедет?» — отвечают: «Не знаю, сейчас должен».

— Кто это сказал?

— Каждый день автобус приходит так, точно когда – неизвестно, но в итоге приезжает. У меня есть фотография детей, бегущих за автобусом.

У нас обычно освещают только большие достижения. Конечно, это хорошо — пусть села развиваются. Но когда о судьбах людей, живущих в таких условиях, либо не говорят вовсе, либо воспринимают сам разговор об этом как проблему — я считаю, это форма бегства от свободы в обществе. А бегство от свободы — это страх, неспособность рисковать, становление тоталитарного общества.

Есть документальный сериал «The Most Dangerous Ways to School», который рассказывает о трудностях детей из отдаленных сел. А это — Шамалган, всего в 40 минутах езды от Алматы. Даже здесь права людей попираются.

Алмас Қайсар: А как вы нашли Дину?

После съемок этих детей я разговорился с людьми в такси. Они рассказали про Дину: что мечеть ей дала жилье и что уже 20 лет она не может получить гражданство. Она сразу согласилась сниматься. Меня поразила ее стойкость и решительность. В ней нет страха. У нее осталась лишь одна надежда. «Мне уже нечего терять», – сказала она.

Потом я поговорил с ее детьми. Они рассказали, что мама очень много говорит о своей родине. «Однажды я вас туда отвезу, и вы увидите, какая она прекрасная», – говорит им. А по ночам, рассказывая сказки, описывает родные места, как будто это волшебный мир.

Я очень хорошо понимаю это чувство. Нет большей печали, чем тоска по родной земле, ощущение ее под ногами, но при этом осознание, что ты не принадлежишь ни этому миру, ни тому.

Я понимаю Дину, потому что сам чувствую, что не принадлежу этому обществу. И обществу Синьцзяна тоже. Ты не можешь дважды войти в одну и ту же реку. Это как судьба палестинского народа. У тебя нет дома. А если ты вернешься в свой прежний, он уже не твой – это просто часть твоего прошлого.

Н: В этом фильме поднимается сразу несколько проблем, в том числе адаптация казахов, вернувшихся из-за рубежа. Эта тема затрагивается и в предыдущих ваших фильмах. Получается, за все это время проблема так и не решилась?

Нет, она до сих пор не решена. После истории Шерзата Полата (был убит в октябре прошлого года - В.) люди вообще боятся ехать. Они видят, что здесь происходит. Это убивает надежду на переезд в Казахстан. И меня это очень расстраивает. На ситуацию также сильно повлияли слова Токаева по этой трагедии (Токаев выразил сочувствие семье Шерзата, но заявил, что все должны строго следовать правилам, включая вернувшихся на Родину кандасов - В.).

Недавно вышел фильм «Мәди in China». Его цель – не показать проблемы казахов из Китая, а заработать на их актуальности. Это экзотизация. Там полно стереотипов – что казахи из Китая неряшливые, неуклюжие. Через роли антагонистов нагромождены все возможные клише. Это показатель, что ничего не изменилось.

Люди, которые относятся к нам с холодностью, с мигрантами из России ведут себя очень вежливо. Я не понимаю этого. В фильмах об оралманах их роли играют не они сами.

Вообще, ведь «оралман», «қандас» должны быть временным статусом – на год-два. После получения удостоверения ты должен быть гражданином Казахстана. Я не для того приехал, чтобы получить удостоверение оралмана. Прошло 20 лет, как я приехал, а эта проблема до сих пор не потеряла своей актуальности.

Н: Давайте вернемся к вашему фильму. Когда вы снимали Дину, вы жили вместе с ней и ее детьми?

Мы приезжали к ней в 3-4 утра и возвращались домой только в 9-10 вечера. Вообще, у меня есть свой метод. Я говорю: «Мы пока просто готовимся, привыкайте к камере». Тогда они продолжают вести себя естественно. Сначала я просто общаюсь с ними. Я не тот режиссер, который жестко выстраивает симметрию, композицию, ставит все по правилам.

Я люблю беседовать с героями, общаться наедине. После общения с ними кажется, будто мы давно знакомы. Потом они сами спрашивают: «Когда будем снимать?» А я уже давно снимаю. Важно, чтобы это было неподготовленно и искренне.

В этом документальном фильме мы отправили официальные запросы в районное управление образования и в администрацию сельского округа Аксай в Илийском районе. Нам ответили, что в 2025 году строительство школы в этом месте не запланировано. Она появится только после того, как населенному пункту присвоят статус села, но когда это произойдет — неизвестно.

Второй момент — они не признали факт буллинга ребенка Дины. Почти признали — прислали квитанции о штрафе, выписанном полицией, и объяснительные от родителей ребенка. Но в том виде, как рассказывала Дина, факт так и не был официально подтвержден.

Мы ждали этот ответ и поэтому задержали выпуск фильма. В итоге стало ясно, что в 2025 году в Соколове не построят школу, а статус села до сих пор ему не присвоен.

Почему школу не открывают? Ведь есть фонд «Қазақстан халқына». Это не отдаленный аул, а населенный пункт рядом с Алматы, огромным городом с мощным капиталом. В Соколове проживает 2800 человек, а сколько еще незарегистрированных?

«Если она пропустит хотя бы один день работы, ее дети не поедят»

А: Сколько времени вы снимали?

Два месяца — осенью и весной. До начала съемок я делал фотографии, разговаривал с героями. Чистая съемка заняла больше двух недель. Иногда погода вносила коррективы. Потом был долгий монтаж.

Когда мы, измученные, заканчивали съемку, у Дины только начинался ее рабочий день. Мы приезжали утром, она спала два часа, потом вставала, кормила детей и к четырем часам дня уходила на работу.

После съемок мы садились в автобус — 4 часа пути. В какой-то момент я просто заснул рядом с ней. Мы не выдержали и вышли раньше, пошли пешком.

А Дина в это время бежала на работу, потому что опаздывала, а у нас уже не оставалось сил. Мы, два молодых парня, 20-30 лет, вымотались, а у нее день только начинался.

«Если я пропущу работу, мои дети останутся голодными», — сказала Дина. У нее нет никого, кто мог бы разделить эту ответственность.

Этот кадр был потрясающим, и я хотел закончить фильм именно им.

Съемки были тяжелыми во всех смыслах — психологически, этически, физически. Дина — человек из стали. У нее просто нет выбора. Если она пропустит хотя бы один день работы, ее дети не поедят.

А: В целом ситуация с людьми, которые круглый год живут в дачных массивах, а также их правовой статус - это остается большой проблемой. Они, кажется, остались вне социальной политики государства, без внимания. Вам было важно донести именно этот аспект?

Я впервые увидел проблему дач, когда отправился на поиски героя. Посмотрел репортаж Азаттыка «Дети дач». Когда я приехал, водитель детского автобуса раздраженно сказал: «Сколько журналистов приезжало, никто ничего не смог решить». Я впервые увидел, что существуют такие дачи. Я жил в отдаленной деревне в Китае, на границе. У нас не было проблемы со школами, несмотря на огромное население.

А: Были ли сложности с финансированием фильма?

На два документальных фильма потратили в пять раз меньше денег, чем минимальная сумма, которую выделяет фонд «Казахфильма», – даже пяти миллионов не набралось. Бюджет небольшой, но мы занимаемся искусством, помогаем людям. Бюджет не так важен, однажды мы снимали документальный фильм на музейную камеру за 2500 тенге.

А: Для вас важно показать фильм на мировых фестивалях?

В принципе, фестиваль – это трамплин. Он влияет на распространение картины, рекламу. Поэтому фестиваль можно рассматривать как будущее ленты. Если она попадет на хорошие фестивали, это станет толчком, что скажется на съемке следующих фильмов и их распространении. В Казахстане тоже начнут писать об этом.

В целом, как я понял, независимое кино – это очень абстрактное понятие. Чтобы снять независимый документальный фильм, в любом случае ты ориентируешься на фестивали, выбираешь темы, которые соответствуют их направлениям. Недостаток фестивалей в том, что в течение трех лет твой документальный фильм, кроме десяти человек, никто не увидит. Он три года путешествует по фестивалям, может получить награды, а может и нет. Через три года актуальность картины может исчезнуть. Проблема, поднятая в ней, может потерять значимость. И это не говоря об этических дилеммах.

А если сказать: «Нет, я независим, залью документальный фильм на YouTube, буду работать сам на себя», то тогда ты зависишь от алгоритмов YouTube. Иногда он покажет фильм миллионам людей, а иногда – всего тысяче зрителей.

Но формат документальных фильмов, который я выбираю, – это media documentary, то есть распространение, съемки реальной жизни и информации. После выхода такого фильма его судьба не заканчивается, а должна только начинаться. Мы связались с Казахстанским международным бюро по правам человека и соблюдению законности, показали счет для помощи, вместе обратились в посольство Узбекистана для оформления документов. В будущем планируем продолжать эту работу. Этот подход также открывает второе дыхание документального фильма через современные медиа, а также помогает его героям. В одном из документальных фильмов о жителях Синьцзяна, «В мире Жумагуль», мы с помощью медиа помогли героине получить гражданство.

В документалистике, в целом, всегда есть этические дилеммы. Известный режиссер Роберт Флаэрти снял документальный фильм «Нанук с Севера». Он приехал в Канаду в поисках полезных ископаемых и увидел эскимоса Нанука и его семью, затем начал снимать их жизнь. Использовал в основном постановочные элементы. Когда режиссер закончил съемки, он уехал, а позже Нанук умер от голода. По некоторым данным, он потратил все силы на съемки фильма и не успел подготовить запасы на зиму.

Аналогично, Сергей Дворцевой объяснял свой уход из кино тем, что во время съемок документального фильма он следил за незрячим человеком, а в это время к нему на улице начали приставать хулиганы. Тогда у режиссера был выбор: сохранить кадр или спасти человека. Если помочь, никто не узнает, что такое могло произойти – что его могут избить прямо на улице. А если снять, то это значит просто стоять и наблюдать за избиением. Таких этических дилемм очень много.

Н: Когда вы снимали этот фильм, столкнулись ли вы с такой этической дилеммой?

Были кадры, которые могли бы потрясти кинокритиков и режиссеров. Например, мальчик говорил со слезами, опустив голову: «Я стану солдатом. Когда стану солдатом, отомщу тем, кто бил моего брата». Потом добавил: «Брат спрашивает, “когда на меня набрасывались, почему ты мне не помог?"». Это второклассник. В сердце этого ребенка огромная травма. Даже самый профессиональный актер в авторском кино не смог бы передать такие эмоции.

Но у этого ребенка есть будущее, одноклассники, друзья, учителя. Если показать его таким подавленным, это может оставить глубокую травму. Поэтому я не включил этот кадр в фильм. Мы полностью убрали кадры с детьми, за исключением тех, где они появлялись с разрешения родителей и это было необходимо для раскрытия истории главного героя. Без этих кадров фильм о буллинге не получился бы. Но детей с других дач мы не показывали. Хотя был кадр, где маленькая девочка говорила: «Нам нужен автобус, дяденьки». Мы его не использовали.

Мы попытались показать природу буллинга через мать. Дина не может быть с детьми ночью, потому что работает. Шесть часов уходит на дорогу, 12 часов — на ночную смену с 8 вечера до 8 утра. С детьми она проводит всего четыре часа. По утрам они сами разжигают огонь.

В документальном кино я стараюсь дать голос субальтерным группам. Эта тема мне близка, потому что я сам являюсь их частью. Я снимал этот фильм еще и потому, что сам с этим сталкивался. Считаю, что имею право говорить об этом. Одна вещь стала для меня очевидной — жестокость стала чем-то нормальным. Нельзя объяснить природу зла, говоря о нем в прошедшем времени. Без сцен насилия невозможно передать эмоции, связанные с ним. Это проблема всего мира.

В нашем обществе эффект сопереживания притупился. Мы видели случай Шерзата, когда на глазах у родителей зарезали их ребенка. Люди возмущались, кричали, требовали справедливости, но государство ответило холодным цинизмом. «Оралманы должны соблюдать законы Казахстана», — сказали чиновники.

Мы выкладывали кадры из фильма в TikTok, но это никого не заинтересовало, они не набирали просмотры. Жестокость достигла своего предела. Она стала чем-то обыденным. Мы видели зверства на войне в Украине. Война тоже превратилась в рутину.

Н: То есть помочь герою фильма — это ваша цель?

Документальное кино — это всегда эмоции. Моя тема — это казахи, вернувшиеся из-за границы, и их адаптация в обществе Казахстана, а также проблемы, с которыми они сталкиваются. Почему этот человек не смог получить гражданство? Бюрократия, коррупция, равнодушие.

Женщина из Каракалпакстана выходит замуж за человека, который любит выпить и придерживается патриархального мировоззрения. Она не может официально зарегистрировать брак. У них рождается ребенок, она пасет скот, ее труд не оплачивается, она теряет документы, передав их кому-то. Это типичная судьба многих людей в Казахстане.

Н: Как вы планируете снимать третью часть этого фильма?

Да, «Мечта Дины» еще не завершена, мы снимем третью часть. Поедем в Каракалпакстан, чтобы запечатлеть момент, когда мечта Дины сбудется: как она посетит могилу родителей, прочтет молитву, принесет жертву. Мы хотим передать ее чувства в этот момент. Затем мы перемонтируем весь материал и выпустим полнометражный документальный фильм.

Но дальнейшие съемки зависят от того, что будет происходить с Диной. Если ее пустят в Каракалпакстан, мы сможем продолжить работу. Во время съемок ее могут арестовать или, наоборот, ее мечта исполнится. Нельзя впадать в пессимизм, ведь пока жив человек, есть и надежда. После фильма происходят большие изменения. Если судьба Дины сложится так же позитивно, как судьба Жумагуль (героини документального фильма о переехавших из Синьцзяна), то это будет победа для всей нашей команды.